Неточные совпадения
«Стой! — крикнул укорительно
Какой-то попик седенький
Рассказчику. — Грешишь!
Шла борона прямехонько,
Да вдруг махнула
в сторону —
На камень зуб
попал!
Коли взялся рассказывать,
Так слова не выкидывай
Из песни: или странникам
Ты
сказку говоришь?..
Я знал Ермилу Гирина...
От Плутарха и «Путешествия Анахарсиса Младшего» он перешел к Титу Ливию и Тациту, зарываясь
в мелких деталях первого и
в сильных сказаниях второго,
спал с Гомером, с Дантом и часто забывал жизнь около себя, живя
в анналах, сагах, даже
в русских
сказках…
Эта глупая
сказка смешалась с падением «фигуры», с марой и вообще
попала в настроение ожидания: «Щось буде!» Что именно будет, — неизвестно…
— У тебя, как у лисы, тысячи думушек, — добродушно шутил над ним Луковников. — Оба, брат, мы с тобой, как
в сказке лиса,
попали банковской бабе на воротник… У банка-то одна думушка!
Бабушка не
спит долго, лежит, закинув руки под голову, и
в тихом возбуждении рассказывает что-нибудь, видимо, нисколько не заботясь о том, слушаю я ее или нет. И всегда она умела выбрать
сказку, которая делала ночь еще значительней, еще краше.
Бывало, Агафья, вся
в черном, с темным платком на голове, с похудевшим, как воск прозрачным, но все еще прекрасным и выразительным лицом, сидит прямо и вяжет чулок; у ног ее, на маленьком креслице, сидит Лиза и тоже трудится над какой-нибудь работой или, важно поднявши светлые глазки, слушает, что рассказывает ей Агафья; а Агафья рассказывает ей не
сказки: мерным и ровным голосом рассказывает она житие пречистой девы, житие отшельников, угодников божиих, святых мучениц; говорит она Лизе, как жили святые
в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, — и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их
падала, цветы вырастали.
Я уже не
спал, наблюдая, как сквозь щели дровяника пробиваются ко мне на постель лучи солнца, а
в них пляшет какая-то серебряная пыль, — эти пылинки — точно слова
в сказке.
В дровах шуршат мыши, бегают красненькие букашки с черными точками на крыльях.
Целую ночь он не
спал, все думал думу: как бы теперь, однако, помочь своему министру юстиции? Это совсем не то, что Варнавку избить. Тут нужно бы умом подвигать. Как же это: одним умом, без силы? Если бы хоть при этом… как
в сказках, ковер-самолет, или сапоги-скороходы, или… невидимку бы шапку! Вот тогда бы он знал, что сделать очень умное, а то… Дьякон решительно не знал, за что взяться, а взяться было необходимо.
В окнах домов зажигались огни, на улицу
падали широкие, жёлтые полосы света, а
в них лежали тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих теней, вспомнил о цветах
в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву
сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Спи, Аленушка,
спи, красавица, а папа будет рассказывать
сказки. Кажется, все тут: и сибирский кот Васька, и лохматый деревенский пес Постойко, и серая Мышка-норушка, и Сверчок за печкой, и пестрый Скворец
в клетке, и забияка Петух.
Спи, Аленушка, сейчас
сказка начинается. Вон уже
в окно смотрит высокий месяц; вон косой заяц проковылял на своих валенках; волчьи глаза засветились желтыми огоньками; медведь Мишка сосет свою лапу. Подлетел к самому окну старый Воробей, стучит носом о стекло и спрашивает: скоро ли? Все тут, все
в сборе, и все ждут Аленушкиной
сказки.
Отдохнула моя бедная мать, и отец, и все меня окружающие, особенно ключница Пелагея, которая постоянно возилась со мной во время припадков, сказывала
сказки мне с вечера и продолжала их даже тогда, когда я
спал; мать моя была так обрадована, как будто
в другой раз взяла меня из гимназии.
Солдаты укладывались
спать.
В нашей палатке, где, как и
в других, помещалось шестеро на пространстве двух квадратных сажен, мое место было с краю. Я долго лежал, смотря на звезды, на костры далеких войск, слушая смутный и негромкий шум большого лагеря.
В соседней палатке кто-то рассказывал
сказку, беспрестанно повторяя слова «наконец того», произнося не «тово», а «того».
Но — и опять ужас
нападал на него:
сказка воплощалась перед ним
в лица и формы.
… Гляжу
в окно — под горою буйно качается нарядный лес, косматый ветер мнёт и треплет яркие вершины пламенно раскрашенного клёна и осин, сорваны жёлтые, серые, красные листья, кружатся,
падают в синюю воду реки, пишут на ней пёструю
сказку о прожитом лете, — вот такими же цветными словами, так же просто и славно я хотел бы рассказать то, что пережил этим летом.
Они не могли даже представить его себе
в формах и образах, но странное и чудесное дело: утратив всякую веру
в бывшее счастье, назвав его
сказкой, они до того захотели быть невинными и счастливыми вновь, опять, что
пали перед желаниями сердца своего, как дети, обоготворили это желание, настроили храмов и стали молиться своей же идее, своему же «желанию»,
в то же время вполне веруя
в неисполнимость и неосуществимость его, но со слезами обожая его и поклоняясь ему.
— Эх, крестный, крестный!.. Да стоит ли Алешка Лохматов такого горя-уныния? — с сердечным участием молвил Сергей Андреич. — Зачем безнадежишь себя?.. Бог не без милости. Дело не пропащее… Уладим, Бог даст… А тебе бы
в самом деле хорошо одному побыть… Прощай… Утро вечера мудренее… Помнишь, как ребятишкам бабы
сказки сказывают? И я скажу тебе, что
в сказках говорится: «Что тебе от меня будет сделано, то будет не служба, а службишка, спи-почивай до утра — утро вечера мудренее».
—
В сказках не сказывают и
в песнях не поют, — молвил Василий Борисыч, — а на деле оно так. Посмотрели б вы на крестьянина
в хлебных безлесных губерниях… Он домосед, знает только курные свои избенки. И если б его на ковре-самолете сюда,
в ваши леса перенесть да поставить не у вас, Патап Максимыч,
в дому́, а у любого рядового крестьянина, он бы подумал, что к царю во дворец
попал.
Это ведь что
в сказках говорится: «По усу текло, а
в рот не
попало».
Другой ямщик, сидевший
в одних санях с советчиком, ничего не говорил Игнашке и вообще не вмешивался
в это дело, хотя по
спал еще, о чем я заключил по неугасаемой его трубочке и по тому, что, когда мы останавливались, я слышал его мерный, непрерываемый говор. Он рассказывал
сказку. Раз только, когда Игнашка
в шестой или седьмой раз остановился, ему, видимо, досадно стало, что прерывается его удовольствие езды, и он закричал ему...
Но странное и чудесное дело: утратив всякую веру
в бывшее счастье, назвав его
сказкой, они до того захотели быть невинными и счастливыми вновь, опять, что
пали перед желаниями сердца своего, как дети, обоготворили это желание, настроили храмов и стали молиться своей же идее, своему же «желанию»,
в то же время вполне веруя
в неисполнимость и неосуществимость его, но со слезами обожая и поклоняясь ему.
По ночам, когда ему не спалось, он бесцеремонно будил Фридриха Адольфовича, который
спал теперь
в его комнате на месте Сережи, переведенного к Лидочке и Бобке, и заставлял его рассказывать
сказки.
Не
спит княжна и всякие думы думает. Разбудить, разве, няньку Панкратьевну, да начнет она причитать над ней, да с уголька спрыскивать: сглазил-де недобрый человек ее деточку,
сказки, старая, начнет рассказывать, все до единой княжне знакомые. Чувствуется княжне, что не понять Панкратьевне, что с ней делается, да и объяснить нельзя: подвести, значит, под гнев старухи Танюшу — свою любимицу. Доложит она как раз князю — батюшке, а тот, во гневный час, отошлет Танюшу
в дальнюю вотчину — к отцу с матерью.
Спать государыня ложилась
в пять часов утра и часть дня посвящала сну. Засыпая, Елизавета любила слушать рассказы старух торговок, которых для нее нарочно брали с площадей. Под рассказы и
сказки их кто-нибудь чесал Елизавете пятки, и она засыпала.
Лошадей пускали табунами на луга или засеянные поля как
попало; сами ратники располагались десятнями (артелями)
в виду воеводы, варили себе
в опанищах (медных котлах) похлебку из сухарей и толокна, пели песни, сказывали
сказки — и все под открытым небом, несмотря на дождь и снег, на мороз и жар.
— Довольно, няня, — сказала та, когда старуха окончила
сказку о добром ласковом витязе и распрекрасной царевне, приключения которых благополучно окончились свадьбой. Антиповна там была, «мед пила, по усам текло, а
в рот не
попадало». — Уж и расскажешь ты, чего и быть не могло… Где у тебя усы-то?